убедить следствие в том, что в исчезновении госпожи Кондратьевой виноват некий таинственный незнакомец, будто…, — тут молодой следователь соизволил выдавить кривую ухмылку, — будто от себя подозрение отводите. Как знать, может вы и впрямь замуровали девушку в винном погребе.

— Опять на ту же мозоль мне наступаете! — воскликнул Игумнов.

— Не серчайте, Николай Васильевич, — Нечипоренко потянулся за грибным пирогом. — Это же не серьёзно, про погреб-то. В шутейном аспекте, так сказать-с…

— Вы до сих пор не удосужились проверить погреб? — сыщик старался не выдать своего негодования, но зрачки его сузились.

— Что же это, сударь, — насупился Игумнов, — теперь и вы глумиться вздумали?!

Старый следователь выбрал иной тон — ласково-снисходительный, так добрый учитель пеняет школяру, написавшему в тетрадке фиту вместо ферта.

— Нет, дорогой мой, не удосужились. Поскольку при любом расследовании важно опираться исключительно на факты, а пустые сплетни и городские легенды я никогда в расчёт не принимаю. И вам не советую.

— А разве вас не удивляет столь необычный сюжет для сплетни? — Мармеладов не изменился в лице, но в голосе его появились тревожные нотки. — Замуровал в подвале, да ещё и живьем, чтоб девица подольше мучилась. Целый готический роман, а не сплетня! Способна народная молва сочинять эдакие фантазии? Вряд ли. Люди простые, как правило, и предполагают самое простое: придушил, забил до смерти, бритвой по горлу — и в колодец… Народ мог выдумать, что купец зарыл труп в том самом погребе — ведь это куда как проще, чем замуровывать. Но нет, слух чрезвычайно конкретен и до ужаса точен. Стало быть, его непременно нужно проверить.

— Что же, раз так — идемте! — Игумнов кипел от праведного гнева. — Сейчас вы сами убедитесь, что все это полный бред!

Слуга принёс фонари — по одному в каждой руке. Купец выхватил тот, что горел ярче и первым спустился по боковой лестнице к тяжелой кованой двери. Зазвенел ключами, выбирая нужный.

— Никому не позволяю входить сюда без моего ведома! А то в прошлый раз привез заграничного вина, так эти басурманские отродья, — Игумнов покосился на слугу, — вылакали тишком все запасы. Потому ключи имеются только у меня и у Маришки. Даже дворецкому сюда входу нет.

Дверь со скрипом продавила затхлую темноту погреба.

— Что за дикий смрад? — отшатнулся Шпигунов. — Неужто там и впрямь покойница?

— Типун вам на язык! Это сыр. Я из Франции привёз не только вино, но и сундук, набитый понь-левеком, — купец поднял фонарь повыше и осветил большие сырные головы на полке у стены. — Вкус у него изумительный, но ароматец… Будто пузыри в трясине лопаются и выпускают наружу болотный газ. Пока везли из Парижа, провонял весь вагон. Пришлось купить этот вагон, иначе выгнали бы нас из поезда к чёртовой матери. Но что поделаешь?! Маришке сыр дюже понравился, да и я распробовал впоследствии… Не желаете угоститься?

— Нет, увольте-с! — ответил старый следователь, зажимая нос рукавом мундира.

— Зря. Впрочем, с непривычки запашок убийственный. Сундук, в котором везли, пришлось сжечь на заднем дворе — вонь так въелась, что уже не выветривалась. Но с вином и корочкой белого хлебца этот сыр восхитительно вкусен.

Мармеладов реагировал гораздо спокойнее, но старался дышать ртом. Он осматривал стены, сложенные из серого камня. Погреб внушительный: три комнаты следуют друг за другом, как бусины на чётках. Соединены арками, довольно низкими — не только купцу, но и остальным пришлось пригнуться, чтобы не расшибить лоб. В нишах справа и слева хранится вино, всего сыщик насчитал одиннадцать стеллажей, сколоченных особым образом, чтобы бутылки лежали с небольшим наклоном. Логика подсказывала, что для симметрии должен быть и двенадцатый, но в самой дальней комнате на этом месте высилась стена из темно-красного кирпича.

— А зачем эту нишу заложили? — спросил Мармеладов. — Причем наискосок, словно кто угол хотел отрезать. Странная штука. Кладка свежая и кирпич голландский. Дороговато выходит для обычной перегородки. Для чего она здесь, Николай Васильевич?

— Сие мне неведомо. Здесь прежде не было ничего такого. Может быть, Маришка поручила кому-то из слуг? Слышь, нечестивец! — он отвесил затрещину лакею с фонарём. — Кто эту хреновину построил?

— Не могу знать! — ответил пришибленный.

Шпигунов постучал в стену, прислушиваясь к глухому звуку.

— Меня терзают недобрые предчувствия…

Судя по вздыбленным волосам на макушке, купца посетила та же жуткая мысль.

— Ну, чего зенки лупишь? — накинулся он на слугу. — Кирку неси! Живо!

* * *

Два удара и свежая кладка поддалась: кирпичи из верхней части посыпались, а в образовавшемся проеме показалась белокурая голова.

— Маришка… Д-девонька моя…

Игумнов дёрнул с недюжинной силой, выламывая перегородку.

— Стойте! — приказал Нечипоренко властным голосом, которого от старого пня никто не ожидал. — Не прикасайтесь к ней. Во время расследования к трупам подходить запрещено.

— Особенно тем, кто находится под подозрением у полиции, — поддакнул его коллега.

— Да как же… Вы что же… Меня… Вот в этом… На секунду показалось, что взбешенный гигант разорвёт обоих следователей в мелкие клочки. Но тут он вновь бросил взгляд на мертвую девушку и разрыдался.

— Ну, будет, будет, — Нечипоренко снова принял тон чудаковатого деда, который вот-вот вытащит из кармана дымковскую свистульку, чтоб утешить расстроенного ребёнка. — Присядьте вот сюда, на камень. А ещё лучше, пойдемте на воздух. Там вы скорее придёте в себя, с мыслями соберётесь… Пойдёмте, Николай Васильевич.

Он подмигнул напарнику и тот шепнул слуге, чтобы пулей летел на Калужскую площадь, позвал городовых — двух, а лучше трех. Лакей кивнул и поспешил вслед за хозяином, забрав один из фонарей. Молодой следователь склонился над телом.

— Фу-у-у… Даже не знаю, что хуже смердит — она или этот треклятый сыр.

Бесцеремонно перевернул, осмотрел и ощупал.

— Надо же, а молва-то не врет! Госпожу Кондратьеву действительно замуровали живьем. Ударили в висок… Вот здесь синяк, видите? Потом заложили кирпичами. Вскоре она пришла в себя и попыталась выбраться — обратите внимание на сбитые кулаки и содранные ногти. Глядите-ка, и зубы сломаны… Похоже она даже грызла кирпичи от отчаяния.

Мармеладов порадовался, что купца увели. Любящее сердце не выдержало бы столь натуралистического описания.

— Лучше проверьте, что в карманах у покойной.